Демосфен говорил: «Так слыхал ли кто-нибудь из нас, чтобы Эсхин хоть слово сказал в обвинение против Филиппа? Да что? Видал ли кто-нибудь, чтобы он изобличал его или говорил что-нибудь против него? – Нет, никто! Почему? …потому, что (тот) отдал себя внаймы и получил деньги; просто он предал все дело тому человеку (Филиппу. – В. М. ); он стал… наемником того человека, но в качестве посла и гражданина по отношению к вам – предателем и потому заслуживает по справедливости не один раз, а трижды быть казненным». (Эти же слова можно было бы повторить в адрес целой плеяды наших политиков, что верой и правдой служили и продолжают служить США и Западу в качестве тайных и явных агентов влияния, осуществляя прямую измену советским, ныне российским национальным интересам.) Понятно, что эти люди люто ненавидели Демосфена, видя в нем угрозу их будущему. Великий человек не мог простить им измену Родине. За такие речи македонская партия стала преследовать его и отправила в изгнание. Хотя говорят, что даже его ярый противник, Энний, находясь в изгнании, заставлял учеников слово в слово выучить речь Демосфена «О венке», несмотря на то что она стала фактически предлогом того, что потрясенные речью афиняне отправили Энния в изгнание. Греки, отдадим им должное, предпочитали не возлагать венки (тем более одарять высшими наградами родины) явных негодяев, воров и изменников. Мы, русские, к нашему стыду, делаем иначе… Демосфен вошел в историю не только как оратор и патриот Афин, но и как автор идеи панэллинизма, торжества единой и неделимой Греции, обладающей общим языком, культурным богатством, общими политическими и экономическими интересами. Когда в 323 году до н.э. скончался Александр Великий, Греция восстала… К Демосфену, находившемуся в изгнании, обратился народ, фактически призвав его возглавить восстание и борьбу против ненавистной Македонии. Но после ряда побед вновь настал черный день для афинян: наследник Александра, Антипатр, в битве при Краноне (322 г. до н.э.) сумел разбить афинское войско. Одним из главных условий позорного мира стало требование выдачи Демосфена и его соратников. Чтобы не унижаться перед трусами и предателями, он принял яд. Греция после этого позорного мира надолго попала под пяту воинственной тирании.

Под пятой тирании

Для историка еще недостаточно осудить войны и междоусобицы. Важно выявить то и тех, кто несет наибольшую ответственность за эту дикость, которая вот уже тысячи лет разрушает ткань обществ и является причиной трагедий стольких людей. Опыт веков показывает, главные виновники – «цари», властители всех мастей, их слуги: там полно гадов алчности, ехидн властолюбия, змеенышей приспособленчества. Народ должен понять: пока власть находится у них, выпестованных подлостью, они будут посылать нас на смерть под любыми предлогами. Перелистав труды по истории и литературе, увидите, в них постоянно воспеваются войны. Мифы полны упоминаний о кровопролитных битвах и единоборствах. Миф о схватке Гора и Сета отразил многолетнюю борьбу кланов за господство в Египте. У Гомера в «Илиаде» герои призывают богиню Палладу, дабы она «возбуждала мужей», понуждая их «без устали вновь воевать и сражаться». Не только политики, но писатели и поэты приложили руку к возвеличиванию войн и охаиванию мира. Вот дщерь Востока, Нестан-Дареджан из «Витязя в тигровой шкуре», раскрывает благоуханные уста (в ее послании к возлюбленному) лишь для того, чтобы вымолвить: «Вот совет тебе разумный: объяви войну хатавам, заслужи почет и славу в столкновении кровавом». В «Шахнаме» противоборство добра и зла находит отражение в схватке Фаридуна и тирана Заххака. Гераклит, автор учения о логосе и мировом порядке, утверждает: «Война есть отец всего, царь всего». Платон в «Законах» говорит о войне и мире: «Мир – один пустой звук». Даже такой проникновенный лирик, как Овидий, певец любовных метаморфоз, в «Скорбных элегиях» выразил сожаление, что не воспел взятие Трои аргосским воинством, Фивы, взаимное братоубийство, подвиги жестокого Рима. Хотя в словах его ощутима почти неприкрытая ирония, когда он говорит цезарю, что должен был воспеть его «великие деянья», и вдруг понял, что неспособен на это – и «возвратился опять к легкомысленным юности песням».