В тюркютских текстах подробно описываются боевые действия, которые иногда велись посреди зимы. «Я с трудом прошел по глубокому снегу, – писал Тонюкук, – я заставил солдат пешком подняться на вершину, а лошадей вести на поводу. Мои люди помогали себе саблями».

Солдаты форсировали реки вброд, вплавь или на плотах, когда реки не были покрыты льдом. Они убегали и преследовали отступающих. Нападали на спящего врага ночью или на рассвете, когда враг чувствовал себя в безопасности, под защитой большого расстояния или естественных препятствий; солдаты шли в бой, даже если они были измучены, если ворчали, требуя отдыха; быстрота и воля к победе – вот решающие факторы. Воля может все. Но она подкреплялась верой в Бога, который «заставлял», когда это нужно, и умелой тактикой, причем складывается впечатление, что все тюрки – прирожденные тактики.

Нельзя понять причину постоянных успехов кочевников, начиная с эпохи скифов до времени появления огнестрельного оружия, если, допуская, что они – лучшие всадники и лучшие лучники, забыть о том, как они пользовались этим двойным преимуществом: тюрки избегали рукопашного боя, если не были твердо уверены в победе, исходя из численного превосходства.

Они предпочитали мчаться на врага галопом, а приблизившись к вражеским боевым порядкам, сразу начинали стрелять, вольтижируя и на скаку доставая из-за спины «парфянские стрелы». Марцеллин подчеркивал такую тактику гуннов: «Встречая сопротивление, они рассеиваются в стороны, но возвращаются с той же быстротой, продолжая мчаться вперед и снова рассеиваться». Побеждая, но чувствуя, что враг не сломлен до конца, они уничтожали его, возможно, бессознательно помогая природе избежать перенаселения. Массовые истребления и геноцид? Теофилакт приводит цифру в 300 тыс. погибших в ходе только одной кампании: «Трупы валяются вокруг на протяжении четырех дней марша».

Тюрки нисколько не стыдились обращаться в бегство. Напротив, они старались держать противника на большом расстоянии, чтобы чувствовать себя неуязвимым; по пути они, «подобно пчелиному рою», как писали китайские хроники, нападали на отставшие вражеские отряды и арьергарды, отсекая их от главных сил, истребляя их и забирая провиант. Они стояли насмерть. Только оказавшись прижатыми к могилам предков, как говорили сами скифы, или когда их отступлению мешала тяжелая добыча, они занимали круговую оборону, укрывшись за своими кибитками, настоящими мобильными крепостями; так поступал Аттила на полях Каталаунских.

Какой же была социальная жизнь тюрков? Основной социальной ячейкой была семья, ограниченная рамками экзогамного родства по отцовской линии, члены которой имели общее имя и общую легенду о происхождении. Семья была членом клана, связанного сложной сетью отношений, потому что географические и экономические условия не допускали изоляции. Однако были и одиночки, которые в силу магических способностей (шаманы) или по причине исключения из группы вели бродячую жизнь, как правило нищенскую, что касается последних. Позже из таких отшельников вышло несколько известных личностей. Тогда они старались во что бы то ни стало обрести свою родословную, ссылаясь на древние узы либо кровные, либо обусловленные брачными отношениями, на брачные союзы, заключенные в детстве, кровное братство, т. е. союз, скрепленный клятвой двух людей, которые обычно обменивались подарками и в знак верности пили кровь друг друга, надрезав руку кинжалом.

Однако отдельное существование было опасным, поэтому тюрки объединялись в федерации, которые вскоре превращались в империи. Социальная жизнь в те времена была чрезвычайно изменчивой: тотемизм, как изначальная система тюркского мира, политемизм, основой которого являлось Небо как «пассивное божество», идентифицирующие и разделяющие элементы, в которых «тамга», абстрактный знак собственности – клеймо, выжженное на спине домашних животных и выгравированное на камне, – уступает место династическому тотему, который становится Великим Предком, и монотеизму с множеством богов, а тамга превращается в печать.