Пифия на треножнике. Рисунок на вазе

Плутарх был решительным сторонником участия в политике достойных людей. В родном городе он исполнял должность не только архонта-эпонима, но и куда более скромные магистратуры. В 119 году до н.э. он (уже в преклонном возрасте) был назначен наместником Эллады (Евсевий Памфил). Плутарху при первых Антонинах была предоставлена довольно широкая возможность вмешиваться в дела римского управления Грецией. Историк не чурался политики и даже порицал стоиков за то, что те в теории требуют от мудрецов участия в государственной жизни, а на практике избегают участвовать в делах сами. Хотя на словах все они мастера (Зенон, Клеант, Хрисипп), раздают советы, но никто из них никогда не исполнял должности стратега, не вносил ни одного закона, не ходил в совет, не выступал в судах, не сражался за отечество, не участвовал в посольстве. Вместо того они «проводили жизнь на чужбине, вкусив, словно некоего лотоса, покоя, – среди книг, бесед и прогулок». Эту позицию сам историк подтвердил особым трактатом «О том, что философу надлежит беседовать прежде всего с правителями». И все же он умалчивает о своих деяниях во времена близости к большой политике. Тому есть два объяснения: или причина в известной скромности, или результаты его усилий были столь незначительны, что упоминать о них даже не стоило. В последующие века, несмотря на весь прогресс цивилизации, человечество редко позволяло писателю и историку становиться во главе власти.

Пора его жизни пришлась на трагическую эпоху. Греция потеряла независимость, став римской провинцией Ахайей. Правда, Рим был более снисходителен к грекам, чем к другим побежденным народам. Вспомним хотя бы то, как Цезарь поступил с галлами: их вожди были взяты в плен или перебиты, а их мятежный вождь после триумфа 26 сентября 46 года до н.э. задушен. Взяв один из галльских городов, Цезарь приказал отрубить каждому осажденному правую руку. Так что к грекам Рим отнесся, можно сказать, почти дружески. Греки надеялись, что покорившие их римляне вернут стране былое величие, учитывая симпатии к ней Нерона. Филострат даже воскликнул в эйфории: «Нерон даровал Элладе свободу, оказавшись в этом отношении мудрее самого себя, и города вернулись к дорическим и атттическим нравам! »

Однако кто-кто, а Плутарх, знавший Рим, не испытывал на сей счет иллюзий. Он понимал, что Римская империя погрязла в грабежах, коррупции, убийствах, войнах. Он вспоминал жуткие рассказы о гражданских войнах, когда трупы лежали горами («вровень с кровлей храма»). Храмы и кровь, кровь и храмы. И все же римляне продолжали вбирать культурные традиции греков. Ранее уже говорилось о могучем влиянии эллинизма. Можно сказать, что Греция отдала Риму ее кровь. Культурная жизнь греков отныне уже будет протекать в рамках римской системы. За все надо платить. Далее не будет у греков ни блестящей плеяды философов, ни историков подобных Геродоту, Фукидиду, Плутарху. Это – последние титаны. И хотя будет еще греческое Возрождение, оно проявится лишь в поверхностных деталях культуры – учителя, мифологизмы, переводы. Постепенно литературная жизнь Греции замирает. Люди из круга второй софистики близко не подойдут к славе великих софистов прошлого. Лишь кометой на небосклоне промелькнут грек Аппиан и сириец Лукиан. Лосев в «Мифологии греков и римлян» пишет о вкладе Плутарха (в том числе в историю философии): «Таким образом, впервые за все существование греческой литературы только у Плутарха имеется попытка дать философскую концепцию Аполлона, которую едва-едва намечали пифагорейцы и которой не дали ни Платон, ни Аристотель». О том, что этот писатель был популярен у его современников и потомков, говорит и трактат некоего Лжеплутарха («О Реках»).