Античная мозаика. Голубки

Искусство и тогда не могло оставаться вне политики, активно участвуя в споре и схватках. В бурную эпоху гражданских войн оно являлось острейшим оружием в политической борьбе. П. Яль образно охарактеризовал художественную жизнь Рима как «войну картин и статуй!». Тот, кто узурпировал власть или рвался к ней, пытались поставить деятелей искусств на службу своим амбициям. В то же время за «опасные» книги и портреты и тогда иных порой преследовали и высылали. Цицерон приводит текст такого указа: «Всякий, кто, храня у себя изображения мятежника и врага отечества, тем самым чтит его, недостоин оставаться в числе граждан». Плутарх рассказывал, как юный Цезарь, заигрывавший с популярами, ночью принес на Капитолий уничтоженные Суллой и вновь им изготовленные статуи Мария. Огромная толпа собралась у них утром. Это была подлинная политическая демонстрация, объектом которой стали портреты погибшего вождя демократов.

Геракл преклоняет колена перед богами Олимпа

Взаимоотношения греков и римлян были весьма далеки от идиллии. Во многих отношениях Рим представлял собой полнейшую противоположность Греции. Если греки с самого начала являли собой пеструю массу свободных, а потому в высшей степени независимых и самодостаточных государств-полисов, то римляне являлись более тесным политическим объединением. Г. Дельбрюк отмечал: «Раздробленные греческие государства либо сохраняли в своем государственном строе нечто косное, застойное (как Спарта), и до нас не дошло о них никаких достоверных известий; или же их кидало от одного коренного переворота к другому, так что, например, для Афин Аристотель насчитывает 11 сменявших друг друга различных образов правления». К тому же Рим во всех потрясениях все-таки следовал неуклонной линии развития. Даже при переходе от монархии к республике, совершившемся революционным путем, сохранилась в значительных чертах основная сущность прежнего государственного строя. Римляне были более привычны (в первые столетия их истории) к более суровым условиям не только обитания, но и службы. Известно, что в Афинах на каждого гоплита (тяжеловооруженного воина) приходился один легковооруженный, а в Риме это соотношение составляло один к трем. В Афинах сопровождающим воина выступал раб, а в Риме эту функцию выполнял гражданин, подлежавший воинской повинности. Рим был скорее, чем Греция, приспособлен к ведению долгих и изнурительных боевых действий. Народ его был воспитан в военном духе. Экономические основы римского государства были лучше приспоблены к существованию на грани войны и мира. Поэтому Греция побеждала в культуре, тогда как Рим оказывался победителем во всех решающих сражениях и битвах.

Одиссей пускается в путь

Разница в типах и идеалах вела к тому, что часть римлян относилась к грекам настороженно. Иные из них считали греческих врачей отравителями, а риторов – краснобаями, сбивающими с толку порядочных людей, философов же – людьми бесполезными для республики. Когда во-след Цицерону кричали «грек» и «философ», это у римской толпы считалось обидным и почти бранным словом. Случалось, что философов и риторов высылали из Рима, а их школы закрывали, как чуждые традициям и установлениям предков. Крайнее эллинофильство резко осуждалось. Политик Катон при всяком удобном случае высмеивал и резко бранил греков, видя в их образовании семена гибели для Рима. Ведь греки учили утонченности в ущерб простоте нравов, изнеженности в ущерб закаленности и здоровью, словесной эквилибристике в ущерб простоте мысли. Греки, по его твердому убеждению, всех развратили своей литературой. Они же испортили и римские нравы. Будучи цензором, он наложил на богатые платья и драгоценности пошлину, в десять раз превышающую их стоимость. По его настоянию из Рима изгнали эпикурейцев Фалиска и Алкея. Вышел и указ сената о закрытии всех театров и изгнании всех риторов. Когда римляне заинтересовались диалектикой, Катон выслал из города греческих послов, ставших преподавать в Риме «зловредную риторику» (в 155 г. до н. э.). Похоже, в позднюю эпоху в тогу Катона решил облечься и Фридрих Ницше. Он восклицал: «Грекам я не обязан подобными по силе впечатлениями; и, говорю это прямо, они не могут быть для нас тем, чем являются римляне. Учатся не у греков – их порода слишком чужда нам, она также слишком текуча, чтобы действовать императивно, действовать «классически». Кто учился когда-либо писать у грека! Кто учился этому когда-либо без римлян!».